Милый друг, моя вина здесь... о, когда б был не из праха создан я,
На высотах мне красоты довелось бы знать немеркнущего Дня.
И не мерзость запустенья мне бы страсть была, а гимн — огонь и дрожь! —
И, свободный, я б сразил гидроголовую неправду, чушь и ложь.
Если б музыкою стали поцелуи, от которых губы — в кровь,
Ты бы с ангелами, с Биче, на зеленый луг взошла, моя Любовь.
Я б увидел вместе с Данте сферы звезд и золотую солнца нить,
И тогда б, как Флорентийцу, небо веры мне открылось, может быть.
И меня, в моей безвестности, народы увенчали бы, цари,
И колени б я склонил, купаясь в славе, как весь мир в лучах зари.
Я бы в мраморный чертог вошел, где юн всегда останется поэт,
Где свирель медоточива, где конца и краю морю звуков нет.
Приподнимет златокудрый Китс от кубка, где амбросия, чело,
И целуя в лоб, десницу мне пожмет с любовью, чисто и тепло.
И цветущих яблонь ветки приласкают когда голубя в бреду,
О любви моей узнают два любовника, лежащие в саду.
Прочитают повесть страсти, созерцая мою тайную печаль,
И целуясь, как и мы, но только их ничуть не разлучает даль.
Ибо правда жизни — червь — уже подтачивает жизни алый мак,
Юность — лепесток опавший, что никто поднять не в силах и никак.
Но не жаль мне, что любил тебя — кого ж еще, мой милый человек!
Перемалывает время нас, преследует бесшумно хищный век.
Без руля и без ветрил мы мчимся... но когда и юность отштормит,
Смерть придет, молчащий кормчий, лютня, лира, хор и флейта, — все молчит.
И в могиле все уныло: здесь другой червь подгрызает корешки,
Превратятся в прах желанья, древо страсти захиреет от тоски.
Как же деву полюбить мне, и Мадонна мне не так мила была,
И Киприда, что выходит, словно лилия, из волн, всегда бела.
Выбрал песни, а не жизнь я — но, как юности к концу подходит срок,
Понял: миртовый, любовный, лучше лавра для поэта был венок.
Перевод: А. Прокопьева
Оскар Уайльд. Цветок любви. 1881 г.