Бальмонт К.Д. Поэзия Оскара Уайльда

Бальмонт К.Д. "Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи", М., "Правда", 1990

I have made my choke, have lived my poems...
Oscar Wilde.
[Я сделал свой выбор, в моих стихах прошла моя жизнь...
Оскар Уайльд.]

Лет семь тому назад, когда я в первый раз был в Париже в обычный час прогулок, я шел однажды по направлению к церкви Мадлен, по одному из Больших бульваров. День был ясный, и полное ярких и неясных красок закатное небо было особенно красиво. На бульварах был обычный поток фигур и лиц, теченье настроений и нервного разнообразия, мгновенные встречи глаз с глазами, смех, красота, печаль, уродство, упоение минутностями, очарование живущей улицы, которое вполне молено понять только в Париже.

Я прошел уже значительное расстояние и много лиц взял на мгновенье в свои зрачки, я уже насытился этим воздушным пиршеством, как вдруг, еще издали, меня поразило одно лицо, одна фигура. Кто-то весь замкнутый в себе, похожий как бы на изваяние, которому дали власть сойти с пьедестала и двигаться, с большими глазами, с крупными выразительными чертами лица, усталой походкой шел один – казалось, никого не замечая. Он смотрел несколько выше идущих людей,– не на небо, нет,– но вдаль, прямо перед собой, и несколько выше людей. Так мог бы смотреть осужденный, который спокойно идет в неизвестное. Так мог бы смотреть, холодно и отрешенно, человек, которому больше нечего ждать от жизни, но который в себе несет свой мир, полный красоты, глубины и страданья без слов.

Какое странное лицо, подумал я тогда. Какое оно английское по своей способности на тайну.

Это был Оскар Уайльд. Я узнал об этом случайно. В те дни я на время забыл это впечатление, как много других, но теперь я так ясно вижу опять закатное небо, оживленную улицу и одинокого человека – развенчанного гения, увенчанного внутренней славой,– любимца судьбы, пережившего каторгу,– писателя, который больше не хочет писать,– богача, у которого целый рудник слов, но который больше не говорит ни слова.

Мне вспоминается еще одна маленькая картина из прошлого.

Я был в Оксфорде и сидел в гостиной у одного из знаменитых английских ученых. Кругом было избранное общество, аристократия крови и образованности, красивые женщины и ученые мужчины. Я говорил о чем-то с одним из джентльменов, поглотившим, конечно, не одну сотню томов, и спросил его: "Вам нравятся произведения Оскара Уайльда?" Мой собеседник помедлил немного и вежливо спросил меня: "Вам удобно здесь в Оксфорде?" Я был в первый раз в Англии и не знал еще многого об англичанах из того, что я знаю теперь. Сдержав свое наивное изумление, я ответил: "Благодарю, мне очень нравится Оксфорд. Но вы, вероятно, не поняли меня. Я говорю: я очень люблю некоторые вещи Оскара Уайльда. Вам нравятся его произведения?" Корректный джентльмен вскинул на секунду свой взор к потолку, чуть-чуть передвинулся в своем кресле и сказал немного холоднее: "У нас в Англии очень много писателей". При всей наивности я понял, что, если бы я в третий раз повторил свой вопрос, мой собеседник притворился бы глухим или встал бы и перешел бы в другой конец комнаты.

Мне холодно и страшно от этой английской черты, но я нимало не осуждаю этого добродетельного профессора. Он шел своей дорогой, как Уайльд своей. Чего ж какой-то иностранец пристает к нему с разговорами о писателе, окруженном атмосферой скандала, столь оскорбительной для хорошо себя ведущих джентльменов! Британское лицемерие не всегда есть лицемерие, иногда это лишь известная форма деликатности. Притом же он добросовестно прочел сочинения Оскара Уайльда, и они ему не так уж нравятся. Он все же прочел их, как культурный человек, и не похож на тех, которые отрицают писателя, не читавши его произведений. Английский джентльмен был беспощаден, но, боюсь, он был по-своему прав <...>

Необходимо говорить об Оскаре Уайльде подробно, нужно выяснить всю значительность его писательской деятельности, как теоретика эстетства и как утонченного английского прозаика и стихотворца. Но я говорю теперь только о поэзии его личности, о поэзии его судьбы.

В ней есть трагизм, в ней есть красный цвет маков, напоенных его собственною кровью, и есть забвенье маков, есть чары и забвенье полнозвонных стихов и красочных вымыслов, волнующие переливы цветных тканей, власть над людьми, блеск ночного празднества, безумная слава и прекрасное по своей полноте бесславие.

Оскар Уайльд любил Красоту, и только Красоту, он видел ее в искусстве, в наслаждениях и в молодости. Он был гениально одаренным поэтом, он был красив телесно и обладал блестящим умом, он знал счастье постепенного расширения своей личности, увеличение знания, умноженье подчиненных, расцвет лепестков в душе, внешнее роскошество, он осуществлял до чрезмерной капризности все свои "хочу!",– но, как все истинные игроки, он в решительный момент не рассчитал своих шансов сполна и лично удостоверился, что председательствует во всех азартных играх – дьявол.

Своевольный гений позабыл об одной неудобной карте: у него в груди было сердце, слабое человеческое сердце <...>

Оскар Уайльд – самый выдающийся английский писатель конца прошлого века, он создал целый ряд блестящих произведений, полных новизны, а в смысле интересности и оригинальности личности он не может быть поставлен в уровень ни с кем, кроме Ницше. Только Ницше обозначает своей личностью полную безудержность литературного творчества в соединении с аскетизмом личного поведения, а безумный Оскар Уайльд воздушно-целомудрен в своем художественном творчестве, как все истинные английские поэты XIX-го века, но в личном поведении он был настолько далек от общепризнанных правил, что, несмотря на все свое огромное влияние, несмотря на всю свою славу, он попал в каторжную тюрьму, где провел два года. Как это определительно для нашей спутанной эпохи, ищущей и не находящей, что два гения двух великих стран в своих алканьях и хотеньях дошли – один до сумасшествия, другой до каторги!

Оскар Уайльд написал гениальную книгу эстетических статей, Intentions, являющуюся евангелием эстетства, он написал целый ряд блестящих страниц в стихах и в прозе, он владел английскими театрами, в которых беспрерывно шли его пьесы. Он был любимцем множества и владычествовал над модой. Будучи блестящим как собеседник, он сумел добиться славы и признания в Париже,– вещь неслыханная: чтобы англичанин был признан во французских салонах, где произносятся лучшие остроты мира, чтобы англичанин был признан в Париже, где все построено на нюансах и где так ненавидят англичан, что слово англичанин синоним злобы и презрения,–для этого нужно было обладать из ряду вон выходящими личными качествами, и я не знаю другого примера такого триумфа английского писателя.

Оскар Уайльд бросал повсюду блестящий водопад парадоксов, идей, сопоставлений, угадываний, язвительных сарказмов, тонких очаровательностей, поток лучей, улыбок, смеха, эллинской веселости, поэтических неожиданностей,– и вдруг паденье и каторга.

Я не в зале суда и не на заседании психиатров. Это с одной стороны. Я не среди людей эпохи Возрождения, с другой стороны, я не с Леонардо да Винчи, и не с Микелем Анджело, и не с Бенвеннуто Челлини, и не среди древних эллинов, не на симпозионе, где говорят Сократ, Алкивиад и Павзаний. Я ни слова поэтому не буду говорить, было ли преступление в преступлении Оскара Уайльда. Он был обвинен в нарушении того, что считается ненарушаемым нравственным законом, и это все. Я не знаю и не хочу знать в точности, в чем было это нарушение. Есть вещи, на которые можно смотреть, но не видеть их, раз они не интересны. Не желая касаться болезненно чужой впечатлительности, я надеюсь, что мои слушатели ответят мне лояльностью на мою лояльность по отношению к ним. Есть вещи, о которых неполный разговор только унижает говорящих, и если нельзя говорить до конца, лучше полное молчание, чем неполный разговор.

И сейчас мои слова – лишь строгая необходимость. Я сообщаю о факте. Оскар Уайльд был предан суду, был посажен в тюрьму, был выпущен на поруки, и автор его биографии, Роберт Шерард, наблюдавший за его жизнью двадцать лет, говорит, что этот отпуск на поруки был безмолвным согласием английского общества на то, чтобы Уайльд бежал. Англия не могла более терпеть своего знаменитого, но нарушившего нравственный устав писателя в своих пределах. Но общество слишком понимало исключительность всего дела. Уайльд не бежал, хотя друзья устроили для него эту возможность. Он хотел или оправдания, или наказания по закону. Оскар Уайльд был ирландец родом,– значит, был безрассудным. Он был гениальным поэтом,– значит, был безрассудным. Он был, кроме того, английским джентльменом. Хорошо обвиняемому полуварварской страны убегать от правосудия: это только героизм. Но Англия не Персия и не Турция. В Англии на преступника восстает не только правительство, а и все общество, в полном его составе. И в Англии не церемонятся с преступником более, чем где-нибудь. Если там есть нежнейшие души, каких нет ни в одной европейской стране, ни в одной стране нет и таких каменных лиц и каменных душ, какие с ужасом можно видеть в Англии.

Оскар Уайльд прошел сквозь строй. Толпа друзей растаяла, как снег под солнцем, и число их свелось до единиц. Скрытые враги, не смевшие говорить перед полубогом, подняли неистовый вой шакалов и превзошли своей рьяностью самые безумные ожидания. Ежегодный доход Оскара Уайльда, превышающий в 1895-м году,– год катастрофы,–8000 фунтов, то есть 80000 рублей, вдруг исчез, и поэт очутился в тюрьме без денег. Театральные дирекции мгновенно выбросили все его пьесы. Книжные торговцы сожгли экземпляры его книг, до сих пор они не переиздаются в Англии, и их молено только случайно купить за чрезмерные деньги. Самое имя его, по безмолвному уговору всей Англии, исчезло из английских уст. Когда суд приговорил его к двум годам каторжных работ, во дворе собралась толпа калибанов и с диким хохотом, и с дикими песнями устроила хороводную пляску. Когда его с другими каторжниками перевозили из Лондона в небольшой город Рэдинг, находящийся по соседству с Оксфордом, городом его юности, на одной из станций арестанты ждали своего поезда, их окружила толпа любопытных зевак. Один из толпы, желая показать, что он недаром читал газеты и иллюстрированные журналы, воскликнул, подойдя вплоть: "Ба! да ведь это Оскар Уайльд!" – и плюнул ему в лицо. Оскар Уайльд стоял в цепях и не мог ответить мерзавцу ударом, если бы и хотел. Он был каторжником два года и работал как каторжник. А если он совершал малейшую неаккуратность, если далее он ставил в своей келье какую-нибудь вещь направо, тогда как она по тюремному уставу должна быть поставлена налево, его подвергали наказанию.

Он не жаловался ни на кого, не обвинял никого, он был верен себе и отбыл два свои года, двухлетний ад за чрезмерность мечты. После каторги он перенес три года бесцельных мучений изменившей ежедневности и умер в 1900-м году в Латинском квартале, в Париже, где все-таки нищету сносить легче, чем где-нибудь.

Все цельно в этой жизни. Посмел, заплатил. Тот, кто посмеется в глаза проигрывающемуся, быть может, прав. Кто с насмешкой придет ко мне через год после того, как я все потерял в игре, и начнет смеяться надо мной и негодовать, достоин быть назван глупцом и зверем.

Оскар Уайльд доказал, что у него была неудобная карта – сердце, и доказал цельность своей натуры не только двумя годами своей каторги, но в особенности тем, что после нее он не написал ничего, кроме одной поэмы "Баллада Редингской тюрьмы", где изобразил ужасы неволи и чудовищность смертной казни с такой силой, какой не достигал до него ни один из европейских поэтов.

Оскар Уайльд напоминает красивую и страшную орхидею. Можно говорить, что орхидея – ядовитый и чувственный цветок, но это цветок, он красив, он цветет, он радует.

Красные маки сперва, весна и лето, воздух, жизнь. И потом беспощадная смена того, что зовется временами года. Осень, зима, зимний сад, и внутри, в этом роскошном саду с повышенной температурой и с холодными окнами, пышный и странный и волнующий цветок орхидея тигриная.

К.Д. Бальмонт

Примечания

Поэзия Оскара Уайльда.– Эпиграф – из стихотворения О. Уайльда. ...любимца судьбы, пережившего каторгу. – Уайльд был осужден по обвинению в нарушении нравственности. Симпозион – у древних греков пиршество, сопровождающееся беседой. Алкивиад (ок. 451–404 гг. до н. э.) – афинский политический деятель. Павсаний (II в.) – древнегреческий писатель. ...толпа калибанов. – Калибан – персонаж пьесы В. Шекспира "Буря", "раб, уродливый дикарь" (употребляется в нарицательном значении).